20 января ветерану Великой Отечественной войны, пожалуй, самой знаменитой фронтовичке в Калининграде Нине Демешевой исполнился 101 год. Нина Петровна прошла всю войну: работала на санитарном поезде и служила санинструктором роты мотострелкового батальона, участвовала в Сталинградской битве и в сражениях на Орловско-Курской дуге и на Украине. Демобилизовалась в октябре 1945 года, а полгода спустя вместе с мужем Алексеем Демешевым приехала жить в разбитый боями Кёнигсберг. Как старшина Скворцова (девичья фамилия Демешевой — прим. «Нового Калининграда») попала в ансамбль песни и пляски, какой застала бывшую Восточную Пруссию и почему чуть не погибла зимой 1947 года, Нина Петровна рассказала «Новому Калининграду».
«Начальник политотдела армии меня вызвал. Я пришла, а на мне были рваные сапоги, разодранные коленки, рваная телогрейка (мы же на четвереньках все время за ранеными ползали), на голове — подшлемник, тут санитарная сумка, а тут — полевая. Я еще махорку курила (она к пайку полагалась), поэтому голос хриплый стал. Полковник посмотрел: „Ну и артистка!“ — Я: „Какая артистка?“ — „А ты знаешь, зачем тебя вызвали? Плясать будешь в ансамбле песни и пляски 3-й танковой!“ Я ответила, что дезертировать с передовой не собираюсь. А он такой: „Приказ начальника это что?“ Я тут же под козырек: „Приказ начальника — закон для подчиненного, который выполняется точно, безоговорочно и в срок“. „Молодец, — говорит. — Вшей вывести (их в пехоте тьма была), а „козьей ножки“ в зубах чтобы я больше не видел“».
«Вшей протравить я к бабушке одной пошла, которая на краю деревни жила (это была западная Украина). Она руками всплеснула: „Ой, дочка, сейчас мы всех твоих вошек уничтожим. Раздевайся!“. Печку она протопила, но что-то не так сделала, потому что все мое обмундирование сгорело. Осталась одна шинель. Старшину одного позвали, он мне свои кальсоны с трусами и гимнастерку принес».
«Летом 1944-го я познакомилась со своим будущим мужем Алексеем, которого также откомандировали в ансамбль. В ходе разговора выяснилось, что он меня однажды на своем танке (он был механиком-водителем на Т-34) чуть не задавил. Когда я в пехоте служила, мы на танках влетели в украинскую деревню Горянка. Когда бой завязался, авиация налетела, и мы со старшиной спрятались под танк, а он стал уходить. Вот механиком этого танка и был Алексей Демешев. В общем, у нас вспыхнула любовь».
«Алексей стал выяснять, почему я постоянно в шинели хожу. Ему рассказали, что у меня все сгорело. Тогда он мне преподнес подарок — юбку. Я была на седьмом небе! Юбка, правда, была черной, не армейской, да еще и чуть влажной почему-то. Оделась, в общем, хожу, а меня начальник вызывает и спрашивает: „Старшина Скворцова, откуда юбка?“ — „Старший сержант Демешев подарил“. — „А ты знаешь. откуда он ее взял? Бабку обокрал, у которой живет! Она постирала, повесила посушить, а он украл“. Бабка, оказывается, командующему нажаловалась: „Немцы воровали, а теперь русские воруют!“. В общем, сняла юбку и отдала бабке, но любви нашей с Алексеем это не помешало — мы 54 года вместе прожили».
«Войну я закончила во фронтовом ансамбле песни и пляски. Когда мы с мужем из армии демобилизовались в октябре 1945 года, мы только один-единственный трофей везли — велосипед в подарок моему папе. Дело в том, что после окончания боевых действий нашу третью танковую армию перебазировали в Австрию, под Вену. Так как мы продолжали по всем воинским частям давать концерты, мужу моему однажды преподнесли велосипед. Он мне его передарил, а я не умела на нем ездить. Наш балетмейстер мне потом и вовсе запретила садиться на этот велосипед, потому что как только я попробовала прокатиться, то сразу же упала, и у меня все коленки синие были».
«В Тамбове у нас была небольшая квартирка, в которой жили мама, папа, сестра, папин брат. Нам, собственно, негде было жить, и на работу мы нигде не могли устроиться. Я какое-то время танцевала при ансамбле, но постоянного заработка не нашлось. И вдруг начали людей набирать на восстановление Кёнигсберга».
«От Тамбова до Кёнигсберга мы 20 суток добирались. Вместе с нами в товарном вагоне ехали целые семьи с какими-то горшками, примусами и прочими вещами, а у нас был только чемодан с одеждой. Почему так долго? Подъезжаем, допустим, к какой-нибудь станции, нас ставят на запасной путь, отцепляют паровоз (он нужен другим составам), а мы стоим. Потом под вагонами лезем, чтобы поесть что-то найти — нас ведь в дороге никто не кормил».
«Кёнигсберг, когда мы приехали, был весь раздолбан и разрушен. Вокзал тоже был сильно побит, поэтому мы проехали под мостом, и с правой стороны небольшой сарай стоял, из дерева сделанный — это был вокзал, куда подходили товарняки. Договор у нас был на работу в Леспромхоз, который находился в районе тогдашнего Кранца (теперь это Зеленоградск). По телевидению рассказывали, что встречали переселенцев с оркестром. Какой там оркестр! От каждой приглашающей организации были люди, нас сажали в телеги и развозили».
«В Леспромхозе, куда нас привезли, стояло несколько полуразрушенных домов. Мужа моего сразу посадили за руль грузовой машины (она там всего одна и была), нам дали какую-то небольшую комнатушку (жуткое помещение!), где стояли постель и столик. Положение было ужасным, и настроение на низком уровне. Мы пожалели, что приехали. В Тамбове хотя бы родные люди рядом были, а тут никого».
«Однажды муж по работе поехал в Кранц и встретил там флотского офицера (он занимался строительством и восстановлением жилья для моряков). При разговоре офицер пожаловался, что у него трофейная легковая машина стоит, а водителя нет. В общем, мы сделали все, чтобы мужа взяли на флот. Так он стал возить этого капитана по районам, где нужно было сделать какой-то ремонт. Как-то они приехали в Пиллау (сегодняшний Балтийск), а там автобус стоит. Как водится, два водителя разговорились, и выяснилось, что на автобусе на репетицию приехал флотский ансамбль песни и пляски. У Алексея баритон был шикарный, он зашел на репетицию и запел: „Наверх, вы, товарищи, все по местам…“. Все повернулись: „Ба! Откуда такой баритонище явился?“. Ему сразу предложили сверхсрочную службу в ансамбле флота. Он, естественно, с великим удовольствием согласился — это было его призвание».
«Ансамбль тогда базировался в Пальмникене (сейчас это Янтарный). Пока все документы оформлялись, нам дали пожить в Кранце (город был весь в цветах, очень красиво было), в Пальмникен мы приехали в октябре 1946 года. Там нам квартиру дали в пустом немецком доме, который целиком отдали под ансамбль песни и пляски — он и сейчас еще целый. Рядом стоял дом, в котором немцы жили. С питанием было очень плохо, купить его было негде (разве что в Кёнигсберге на барахолке). Так как наш ансамбль был военным, муж получал паек. В основном это были консервы и перловка. Я варила суп и подкармливала немку с ребеночком. Они же не виноваты были, что война случилась. Так как купить эти немцы ничего не могли (у них оставались только бесполезные марки), они приносили вещи: кто ковер, кто сервиз. Все это меняли на хлеб или другую какую-то еду. Немцы настолько сильно голодали, что прямо на улице умирали. Помню, как старик один шел и кричал: „Клеба, клеба!“. Потом упал и умер».
Дом в Пальмникене, где жили Нина и Алексей Демешевы. 1947 год
«Зима с 1946 на 1947 год была очень холодной! Топить было нечем, и я никогда не забуду, как мой муж отправился за дровами. Во дворе стоял немецкий танк. Так как муж был механиком-водителем Т-34, он знал, где и что. Он снял каток (танковое колесо — прим. „Нового Калининграда“), на котором был резиновый бандаж. Эту резину он разрубил на кусочки и печку истопил. Печка была кафельной. Она быстро нагрелась, и хорошо стало. Потом муж решил подбросить „дров“. Как открыл, а из печки резина потекла — она там вся растворилась и разварилась. И такой синий дым повалил! Батюшки! Мы начали заливать, заливать, заливать. В ту же ночь мы сильно угорели. Муж по ночам обычно просыпался курить. И это желание курить нас спасло. Он сначала проснулся и не смог ни рукой, ни ногой двинуть. Потом меня начал будить, а я и слова не могла сказать. Он меня потащил на улицу в одной сорочке, а сам в кальсонах. Когда я пришла в себя, то голова моя была внизу, ноги кверху, и он рядом сидит в снегу. А на улице минус 35, наверное, было! Холодина жуткая. Замерзли, а встать не можем. Потом кое-как встали. Болели мы после этого очень сильно. Хорошо, что в городе была воинская часть с хорошими врачами. Мы с неделю с коек не поднимались».
«В Пальмникене мы пробыли до середины 1948 года. Тогда часть немцев репатриировали в Германию, но на Янтарном комбинате (тогда он заводом назывался) некоторые немцы продолжали работать. Так как с питанием было плохо, командующий флотом распорядился наш ансамбль отправить в Литву на откорм. Так мы оказались в Клайпеде, где прожили до лета 1953 года. Уже потом нас перевели в Калининград и дали квартиру на улице Береговой».
«Большую часть своей жизни я провела в мужском обществе. Война 4 года, 24 года отдала флоту и 20 лет — школе милиции. Потому у меня и рукопожатие крепкое до сих пор. Некоторые женщины завидовали, кто-то осуждал. Но те мужчины, которые были на передовой, к нам как к божеству относились. Мы свою жизнь не жалели, чтобы вернуть жизнь тем, кто был ранен. Солдаты себе ничего не позволяли. Конечно, были офицеры и командующие, которые выбирали себе женщин, но я с ними никаких дел не имела. Я с рядовыми была бок о бок, в пехотной роте».
Текст: Иван Марков, фото: Юлия Власова / Новый Калининград, архив героини публикации
Нашли ошибку? Cообщить об ошибке можно, выделив ее и нажав
Ctrl+Enter