Как изменилось понятие человеческого достоинства, как смотрит на это понятие Конституция России, что говорил о нем Иммануил Кант, и почему «Кант не может быть трофеем», — об этом говорил во второй день Международного Кантовского конгресса доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой истории зарубежной философии РГГУ Алексей Круглов. «Новый Калининград» публикует выдержки из его доклада «Актуальность кантовского понятия человеческого достоинства».
— Трансформация понятия человеческого достоинства наблюдается, с одной стороны, в обыденном языке, с другой стороны, в научной литературе, с третьей — в идеологических доктринах, с четвертой — в юридически обязывающих документах. Разобраться в том, что произошло за эти годы в нашей стране, на мой взгляд, помогает неустаревающая кантовская философия и ее творец, день рождения которого мы вчера праздновали.
Наиболее яркий пример обыденного использования понятия человеческого достоинства представляет собой популярная реклама, которая долгие годы нисходила с экранов российских телевизоров. Это слоган, который был придуман еще в начале 70-х годов XX века для одной известной фирмы, выпускающей косметику, и в Российской Федерации он прижился в примечательном переводе «Ты этого достойна».
Ни в английском, ни во французском, ни в немецких вариантах не использовались слова, которые буквально выражали те или иные аспекты достоинства. Подобное наблюдается только исключительно в русскоязычном варианте.
Гамму значений этих западноевропейских вариантов можно приблизительно представить следующим образом: «Ты этого стоишь», «Ты этого заслуживаешь», «Это подходит тебе больше всего», «Тебе требуется самое лучшее», «Ты для себя ценна» и так далее. Но вот русскоязычный вариант оказался, на мой взгляд, как нельзя лучше созвучен теми глубинным идеологическим изменениям, которые как раз в то время и происходили в России.
Во-первых, даже если мы останемся с достойностью (в буквальном смысле), то победило не выражение «Это достойно тебя», а именно «Ты этого достойна». В первом случае определенным мерилом выступал все же человек, с которым соотносился некоторый продукт. Во втором случае уже человек дотягивал или не дотягивал до некоего продукта, как эквивалента.
Во-вторых, достоинство недвусмысленно соотносится с денежной ценой. Достойность предполагает возможность потратить немалые средства на самого себя. Тем самым получается, что достоинство редуцировалось, главным образом, к достойной жизни, под которой понимались, в первую очередь, богатство, достаток, комфорт, благополучие. И главный смысл достоинства в этом случае усматривался в возможности потребления всеразличных, но главным образом материальных и дорогих благ.
Иными словами, в понимании человеческого достоинства в постсоветской России свершилась некая, если так можно выразиться, ущербная буржуазная контрреволюция, потому что исторически достоинство долгое время понималось именно сословным образом. Ещё в русских словарях конца XVIII века, времён жизни Канта, первым значением достоинства указывались «чин», «важная должность», «сан». И как раз буржуазная революция нового времени хотя бы частично моделировала упомянутые сословные различия, продвигаясь в сторону некоторой универсализации.
Ущербность же российской смысловой буржуазная контрреволюции фактически выражалась в смысле «чем больше денежных средств, тем больше достоинства». А отсутствие же этих денежных средств лишает достоинства как отдельного человека, так и огромных слоев населения.
Как воспринималась личность и обязанности в российской юридической литературе? В ней велась активная борьба с коммунизмом. Некоторые из этих эпохальных изменений, которые свершились в те годы, нашли свое выражение в принятой в 1993 году новой Конституцией РФ, действующей с некоторыми поправками по сей день.
В рамках этой антикоммунистической борьбы в тексте Конституции пропали почти все упоминания личности. Правда, по недосмотру они остались еще в 21-й статье о достоинстве личности. Если в последней советской Конституции 1977 года имелся специальный раздел «Государство и личность», а в нем глава «Основные права, свободы и обязанности граждан СССР», то в Конституции 1993 года на ее место заступила глава «Права и свободы человека и гражданина».
Тем самым в действующей Конституции не только полностью было устранено, как это казалось, социалистическое понятие личности, но из заголовков, из ключевых заголовков также и понятие обязанности, будь то гражданина или человека.
Профессор, доктор философских наук Алексей Круглов
<…>
— Но причина этого стыдливого замалчивания в Конституции 1993 года обязанностей, которые, несмотря на отсутствие в заглавии, все равно присутствуют в главе о правах и свободах, по всей видимости связаны с желанием выразить дело так, как если бы в тексте устанавливается безусловная обязанность государства признавать и защищать права человека, не связывая эти права никоим образом с какими бы то ни было обязанностями.
<…>
— Если попробовать обобщить смысл всех этих конституционных нововведений антикоммунистической постсоветской России, то он выглядит с моей точки зрения следующим образом. Человек обладает правами в никакой-либо зависимости от своих обязанностей, безразлично к своему поведению. Эти права носят естественный характер, не зависят в своем происхождении от государства, а человек обладает достоинством безотносительно к своему поведению, и ему вообще ничего не требуется предпринимать для его обретения.
Государство же всячески обязано оберегать и охранять эти права и всегда при любых обстоятельствах признавать его человеческое достоинство.
Таким образом, к тому, что достоинство измеряется денежными средствами, юридические документы, если я их вульгарно истолкую, добавили приблизительно следующее: «Я государству ничем не обязан, это оно мне обязано. У меня есть множество прав, и государству обязано их соблюдать, вне зависимости от того, помню ли я о неких обязанностях, стыдливо замаскированных или же нет. Права мне обеспечивают определенный стандарт жизни, и никто и ничто не вправе отказывать мне в человеческом достоинстве не только из-за несоблюдения обязанностей, но даже несмотря на самые отъявленные чудовищными преступления, безотносительно которым я был и остаюсь высшей ценностью».
<…>
— Чтобы совсем вас не мучить юридическими тонкостями, хочу подвести некоторый итог своих штудий — что в конце концов получается, если вы начинаете серьезно изучать эту литературу и попробуете понять.
А получается следующее. Человеческое достоинство то ли ограничивается синонимичным ему достоинством личности, то ли допускает еще и некое достоинство гражданина. Является то ли правом, то ли правом и свободой, то ли правом плюс обязанностью.
То ли правом оказывается не само достоинство, а его охрана со стороны государства. Оно существует то ли в отношении человека и государства, то ли в отношении человека с другими людьми и с самим собой. Оно то ли синонимично уважению и самоуважению, то ли нет. То ли присуще от рождения, то ли достигается. То ли как основное право конкретизируется в таких же основных правах, то ли нет.
То ли может умаляться лишь со стороны государства, то ли может умаляться и со стороны других, и самого себя. То ли не связано с выполнением обязанностей, то ли все-таки является еще и обязанностью свидетельствуя при этом о ценности и уникальности каждой конкретной личности.
Вот причина такого катастрофического положения состоит не только, наверное, в общем состоянии российской правовой и гуманитарной науки в целом, но и в первую и главную очередь в том, что достоинство — это вообще не право. И в статье 21 второй главы Конституции РФ оно находится не на своем месте.
А оказалось оно в этой главе, потому что авторы текста Конституции почти полностью низвели человеческое достоинство к определенному стандарту жизни, к комфорту и благополучию, или к достойной жизни, по причине чего человеческое достоинство и располагается где-то между охраной здоровья, медицинской помощью, бесплатным основным общим образованием, правом на жилище и участием в культурной жизни.
То есть человеческое достоинство или достоинство личности оказалось подменено достойными условиями жизни. И тем самым наблюдается определенный параллелизм между обыденным использованием понятия человеческого достоинства, о котором я говорил раньше про эту навязчивую рекламу, и очень строгим юридическим употреблением этого же понятия.
<…>
— Пример, который приводят известный немецкий кантовед Рейнхард Брандт, это опыты над преступником, приговоренным к смертной казни. Руководствуясь какими соображениями мы считаем, что это недопустимо? Разъясняя это, как раз мы бы и пришли и вынуждены были бы обратиться как раз к кантовскому пониманию человека, как цели самой по себе, которого нельзя использовать, как только лишь голое средство.
И непонимание этой, как мне кажется, очень простой, но коренной мысли Канта, которую можно было бы почерпнуть не только из его оригинальных сочинений, но и из собрания Льва Николаевича Толстого «Избранные мысли Канта», в частности, афоризма 85, 99 и 201, особенно выпукло демонстрирует нам творческие порывы современного российского чиновничьего кантоведения, стремительно развивающегося ныне на калининградской земле, которая нас так гостеприимно приняла.
Многое в этом чиновничьем кантоведении, конечно же, есть повторение замшелых тезисов, известных еще со времен Магницкого и Рунича первой четверти XIX века. Однако есть тут и несомненные новации. Первой новацией является трактовка категорического императива современным калининградским философом Алихановым в формулировке про цель и средства.
Андрей Константинович Судаков (доктор философских наук, ведущий научный сотрудник сектора философии религии Института философии РАН — прим. «Нового Калининграда») очень долго и упорно пытался в двуязычном издании Канта справиться с проблемой перевода этих формулировок, и есть почти нерешаемая проблема. В немецком языке есть понятие Zweck, есть понятие Ziel. На русский язык мы переводим и то, и другое, как «Цель». В первом случае мы задаем вопрос «Для чего?». Во втором случае — «Куда?». У Канта, разумеется, в оригинале Zweck — «Для чего?». Но на русский язык по-прежнему мы не нашли более удачного варианта.
Андрей Константинович, вот вам вариант, предложенный, упомянутым мною калининградским философом: «Относись к человеку не только как к средству, но и как к цели в прицеле». И, наверное, достоинство человека в этом случае можно трактовать как «цель в прицеле — достойная или недостойная».
Ну а вчера я услышал еще одну новацию на этой сцене «Кант как русской трофей». И «рачительным хозяевам», пытающимся приватизировать Канта в ходе инвентаризации трофеев и имущества, я хочу сказать, что Кант не стоял и не будет стоять на вашем имущественном балансе. Памятник Канту — да, табличка на строящемся кампусе — да, и за бережное сохранение тех материальных следов жизни Канта в Кенигсберге, в нынешнем Калининграде, хочется сказать искренние слова благодарности всем причастным к этому и чиновникам, и жителям города.
Но сам Кант не является ни имуществом, ни трофеем. Ни Кант, ни кантовская философия никогда в этой роли не окажутся и не будет строчкой в имущественном балансе.
<…>
— Мысли свободны от таможенных налогов, которыми их кто-то пытается обложить. Кант, который для современного чиновничьего кантоведения и теперь живее всех живых, переиначивая Маяковского, и с этим я полностью согласен. Так вот, Кант, как моральное существо, — это не вещь, не трофей и не имущество. И в этом и состоит пафос кантовской философии.
<…>
— Ну вот я долго говорил и почти ничего еще не сказал о Канте, а мне уже скоро надо заканчивать. Все-таки где же понятие «достоинство» у Канта обсуждается?
Главным образом — это, я напомню, несколько текстов. «Основоположение к метафизике нравов» 1785 года, известная лекция «Естественное право». Ну и, наконец, поздний текст «Метафизика нравов». И позиция, которую выражает Кант, во многом является полемикой с Томасом Гоббсом, с его «Левиафаном». Потому что именно там говорится и о стоимости, и о ценности, и о цене, и об уважении, и о достоинстве. Так вот, Кант, оставаясь в рамках этой терминологии, придаёт ей совсем иное толкование, в результате чего достоинство перестаёт иметь сословный характер, зависимый от государства, а напротив, обретает абсолютный внутренний и универсальный характер.
В «Основоположение к метафизике нравов» Кант, вопреки Гоббсу, подчеркивает принципиальную разницу между ценой и достоинством. Первое может быть заменено неким эквивалентом, даже, может быть, трофеем или имуществом. В то время как второе никакого эквивалента не допускает и находится выше какой-либо цены.
<…>
— Другой особенностью «Метафизики нравов» является то, что Кант проводит здесь очень тонкое различие между достоинством человечества в нас и достоинством человека. Достоинство человечества в нас предполагает следование моральному закону из уважения к нему. Только сам человек может осуществлять свое достоинство, которое подразумевает, в том числе, и долг в отношении других людей, как разумных существ.
Однако полная потеря достоинства человечества в нас невозможна. Даже в личности самого отъявленного преступника мы должны уважать человечество. Но уважается при этом его достоинство в смысле принадлежности к человеческому роду, означающему наличие разума, свободы, потенциально до последнего вдоха оставляющих нам возможность возвращения на путь истины, что в христианской культуре лучше всего выражает образ благоразумного разбойника.
Но уважается достоинство не в смысле какой-то уникальности конкретной личности, как это представлено в работах российских юристов. Ибо подобная уникальность может означать и особенные извращенные преступления, а именно неуникальность человечества в нас, присущая любому человеку, как потенциальная способность к моральному поведению.
Но если некое базовое достоинство человечества в нас сохраняется всегда, независимо от нашего поведения, то человеческое достоинство может иметь разные степени, и оно может умаляться или возвышаться поступками самого человека. Этот другой сословный статус человеческого достоинства Кант распространяет на все человечество в лице всех его представителей.
Тем не менее, по сравнению с сословной структурой общества и государства, с императором, царем или королем на вершине, положение человечества отличает в этом статусе то, что по отношению к нему чётко обозначено не только нечто располагающееся ниже него — вещи, имущество, трофеи, средства, но и то, что выше — Бог, как абсолютная добрая воля.
<…>
— Кстати, знаменитый пассаж Канта в «Критике практического разума» про звездное небо и моральный закон, если его дочитать до конца, говорит нам именно об этом. Достоинство человека — это не право и не медаль, которая повешена человеку при рождении на шее природой, и которая не потускнеет и ничуть не потеряет в цене, что бы человек не делал, и перед которым должно преклоняться государство.
Конституционный запрет на умаление и унижение человеческого достоинства со стороны государства — важное и нужное конституционное положение, которое признаёт человека как цель самого по себе. Однако нельзя забывать о том, что умалить и унизить человеческое достоинство без всякого государства может и сам человек в своем безнравственном поведении, недостойным человека.
Равным образом важны и необходимы все стороны деятельности социального государства, создающие благоприятные, достойные в этом смысле, условия жизни, труда, отдыха, самореализации, о чем, увы, чаще всего лишь декларативно говорит действующая Конституция РФ. Но само человеческое достоинство состоит вовсе не в этом.
Оно никоим образом не состоит в потреблении материальных благ или в наслаждении созданными достойными условиями жизни, хотя, впрочем, и не исключает этого.
<…>
— Человеческое достоинство невозможно без самоограничения свободы моральным законом, как проявления в автономии воли, без соблюдения долга и обязанностей. И как абсолютная внутренняя ценность, человеческое достоинство есть, в отличие от всех обеспечивающих благоприятные условий жизни обстоятельств, нечто безусловное, но требующее непрестанного оплетения трудом в виде моральной добродетели. И это то, чему мы сегодня можем и должны поучиться у Канта.
Фото: БФУ им. И. Канта, скриншот трансляции из группы БФУ им. И. Канта «ВКонтакте», Юлия Власова / Новый Калининград
Нашли ошибку? Cообщить об ошибке можно, выделив ее и нажав
Ctrl+Enter