У Влада Огородова необычная судьба. В конце 1980-х — начале 1990-х годов он был довольно известным в Калининграде общественным деятелем, долгое время вел молодежную рубрику в «Калининградском комсомольце», рассказывающую о местных панках, хиппи, металлистах, поклонниках группы «Депеш Мод» и так далее. Сегодня выдержки из его публикаций наши читатели могу увидеть в обзорах прессы за 1990 год, которые выходят на «Новом Калининграде» каждую среду. Сейчас Влад живет в Уфе, где занимается парапсихологией и целительством. В интервью он рассказал, как комсомол помог ему найти свой путь, чем современная молодежь отличается от позднесоветской и почему тяжелый рок лучше рэпа.
— Влад, как ты попал в «Калининградский комсомолец»?
— Это довольно обычная история. На дворе вовсю идёт перестройка, мне 17 лет, и я очень активный, увлекающийся политикой, жадно впитывающий всё новое. Помню, смотрю по телеку передачу «До 16 и старше», а там сюжет про какую-то школу, где внедрено самоуправление. В смысле, ей руководят совместно учителя, ученики и их родители. Меня эта идея приколола, я её стал продвигать везде — и в своей 25-й школе, и на тусовках разных. Ну, и в какой-то момент меня, как активного неформала, пригласили в молодежную газету писать о неформалах. Что в целом логично. Было это, по-моему, в 1989 году…
Даже в комсомол пришлось вступить. Мне намекнули, что если я действительно хочу чего-то добиться, реально воплотить в жизнь задумку с самоуправлением, то придется стать членом ВКЛСМ. Иначе ни организационной, ни финансовой поддержки я не получу.
— Почему в 17 лет ты не был комсомольцем? Туда же, сколько помнится, с 14 лет вступали. Причём целыми классами.
— Я тогда не вступил осознанно, просто не хотел. Дело в том, что я с детства увлекался историей и прекрасно понимал, что историю нам в школе преподают, скажем так, выборочно, что многие события происходили совсем не так. Это во-первых. А во-вторых, у меня ведь дворянские корни. Согласно семейной легенде, мы происходим от древнего рода Толмачевых из Астрахани. Это столбовые дворяне, то есть те, которые были записаны в специальные списки-столбцы ещё в допетровские времена. На меня это с детства наложило определённый отпечаток, и мне казалось, что надо как-то соответствовать такому статусу. О каком комсомоле может быть речь? Тем более, что на меня никто не давил, никто не заставлял вступать. Времена, повторюсь, были перестроечные, свободные. Наш завуч по воспитательной работе — Зоя Степановна Мурашкинцева — с пониманием отнеслась к моему решению. Очень прогрессивная была женщина, стильно, помню, одевалась, все её любили.
Ну и, помимо всего прочего, мне нравилось идти наперекор, плыть против течения, чего бы мне это ни стоило…
— Очень похвальное качество. Но почему ты изменил своё решение относительно комсомола?
— Откровенно говоря, это был просто рациональный поступок, холодный расчёт. В комсомол, в его идею я не верил и не верю. Но комсомол приоткрывал какие-то двери, давал возможности.
— Какие, например?
— Ленинградский райком комсомола, который находился на улице Невского, сейчас там Ленинградский районный суд, выделял помещения, где можно было собираться и дискутировать. Одно время это был кабинет руководителя отдела по работе со школьниками Аллы Гедимы.
В этом райкоме вообще работали неплохие ребята. Они активно меня продвигали, организовывали мои выступления в других школах, где я толкал свои идеи, например, о том же самоуправлении.
— И каковы успехи? Удалось внедрить где-нибудь этот передовой опыт?
— Нет, к сожалению. Люди инертны, неинициативны. Они боятся перемен, предпочитают идти по протоптанной дорожке. Выйти из зоны комфорта способны единицы.
— Но тебя это не остановило. Ты продолжил активную общественную деятельность.
— Разумеется, продолжил. Энергия-то бурлила! Я возглавил политклуб, объединил вокруг себя таких же людей, которые не хотели жить обыденной серой жизнью. Была масса разного рода мероприятий, поездок по стране. Побывали мы, например, на всероссийском слёте политклубов в Набережных Челнах.
Вся эта движуха была, конечно, под эгидой комсомола, но официально политклуб считался независимым, и нас особо никто не контролировал. Не указывал, что делать.
Попросили, помню, только однажды написать статью по поводу разных неформальных дел. А потом меня взяли на работу в «Калининградский комсомолец». Там запускалась новая рубрика про молодёжные течения, и возрастным, маститым журналистам было не с руки общаться с разного рода панками и хиппи. А мне это только в радость. Сперва рубрика называлась «Новости тусовок», потом «Свободная зона». В её рамках выходили материалы о подростках, их увлечениях.
Сначала для этого выделили четверть полосы, потом половину, потом — целую полосу. А иногда даже разворот давали.
— Нравилось тебе работать журналистом?
— Мне нравилось вариться во всём этом. Нравилось, что я был вхож практически во все неформальные движения, которые тогда существовали в Калининграде: рокеров, панков, пункеров (разновидность панков. — прим. «Нового Калининграда»), гопников, металлистов, фанатов «Депеш Мода». Последних, как мне кажется, было больше всех, и их тусовка запомнилась как наиболее организованная.
— А сам ты к кому больше тяготел?
— Больше всего мне нравились рокеры. Не те, что на мотоциклах, а те, что слушают рок. Одно время я, правда, носил квадрат на голове, как принято у фанатов «Депеш Мода», но нравились мне у этой группы не больше десятка композиций. В основном я слушал классический, мелодичный рок — «Европу», Guns N’ Roses. Из старых — Shocking Blue.
— Русский рок, смотрю, тоже не твоё…
— Да, в те времена почти не слушал его. Позже, с середины 90-х, мне стала нравиться «Ария», отдельные вещи «Кино» и «Алисы». Причём у «Кино» таких композиций больше.
— Как строились взаимоотношения между поклонниками музыкальных направлений?
— Понятно как — конфликтовали. Музыкальные предпочтения играли роль системы опознавания «свой-чужой». Первый вопрос при знакомстве звучал так: «Что слушаешь?» Это было критически важно. Нередко случались драки.
Собственно, и рубрика, которую я вёл в «Комсомольце», не в последнюю очередь задумывалась ради того, чтобы найти точки соприкосновения между различными фанатскими группировками. В число своих заслуг могу записать два шоу, которые я организовал во Дворце пионеров, что на Нижнем озере (сейчас Дворец творчества детей и молодёжи — прим. «Нового Калининграда»). Идею я подсмотрел в Москве на одном из концертов, где звучала музыка разных направлений. Подумал: «А почему бы не устроить нечто подобное в Калининграде?» И устроил. На одной территории собрались и брейкдансеры, и рок-н-ролльщики, и металлисты. И всё прошло гладко, без эксцессов.
— Насколько выгодно было работать под эгидой комсомола в финансовом плане?
— Лично я не имел с этого ни копейки. Не было у меня ни должности, ни зарплаты. Райком оплачивал поездки, выделял, как я уже говорил, помещения. Это да. А так я зарабатывал другим способом. Мне платили в газете, ещё я работал ночным сторожем на заводе «Преголь», получал стипендию как студент филфака, плюс немного фарцевал. В итоге у меня иногда выходило где-то 250 рублей. Неплохо по тем временам…
— А чем ты фарцевал?
— Ну, это я выразился так, просто. Это была не фарцовка в классическом понимании этого слова. Я не торговал чем-то импортным и дефицитным. Просто ездил по области, по деревням, покупал там какие-то вещи — батарейки, инструменты, проигрыватели — по смешным, ещё советским ценам и сдавал в комиссионку. Можно было, конечно, и самому всё это на рынке толкнуть, но мне было лень. Не царское это дело. В комиссионках, или как тогда говорили — в комках, тоже неплохо платили. За ту же батарейку давали в десять раз больше той суммы, за которую я её покупал.
Какое-то время в Литву мотался, покупал там колготки со стразами, какие-то стильные вещи. В Вильнюсе, помню, меня поразил рынок, который был невероятно большим, он просто тянулся за горизонт! Позже, в 18 или 19 лет, я открыл свою фирму, которая просуществовала до конца 90-х годов. Чем только не занимался! Организовывал курсы иностранных языков для малышей в детсадах, студенты у меня там работали. Ещё были курсы бухгалтеров, салон красоты… В общем, что называется, крутился.
Сейчас у меня под Уфой участок земли на границе двух заповедников, хочу открыть там рекреационный центр.
— Чем закончился твой «роман» с «Калининградским комсомольцем»?
— Газета в 1990 году вошла в период затяжного кризиса, начались проблемы с финансированием. А у меня учеба в универе началась — я поступил на филфак, хотя хотел на исторический, но не получилось. В общем, решил уволиться из газеты. Жалко было уходить, конечно. Весёлые были времена. Много есть чего вспомнить.
Однажды был такой случай. Ко мне в редакцию, которая находилась в стекляшке на Карла Маркса, 18, пришла девушка-хиппи. У неё была странная привычка сидеть на подоконнике, свесив ноги в сторону улицы. И вот она, значит, так села, а я зачем-то пошёл в «Кооператор». Возвращаюсь, а у редакции уже милиция, шум, крики. Все пальцами вверх показывают на окно, где девушка сидит. Короче, скандал. В итоге я получил выговор с занесением в личное дело, что меня ни капли не расстроило.
— Роспуск ВЛКСМ в 1991 году стал для тебя ударом?
— Нет, конечно. Комсомол для меня был игрой, как, впрочем, и всё, что относится к политике, к демократическому движению. Распустили и распустили. Идеалов комсомола, я, как уже говорил, никогда не разделял. Но при этом всегда с уважением относился к людям, которые отдавали жизни за эти идеалы.
— Комсомол, как выяснилось позже, стал хорошим трамплином для успешной чиновничьей карьеры многих людей. Ты, насколько можно судить, успел обрасти связями, знакомствами. Не было желания использовать их для продвижения по служебной лестнице?
— Это всё не для меня. Мне это скучно. Я достаточно рано понял, что просто не способен работать от звонка до звонка. Мне 53 года, и в моей жизни такое было только однажды, когда я был сторожем на заводе. Там был довольно удобный график, семь или восемь рабочих дней в месяц, но я всё равно ужасно выматывался. Два с половиной года работы просто высосали из меня всю энергию, и я был счастлив, когда мне за какой-то очередной косяк предложили уволиться.
Поэтому для меня люди, которые каждый день ходят на работу — герои. При этом я свою трудовую деятельность начал аж с 13 лет. Подрабатывал где только возможно, чтобы заработать на джинсы, на кассеты, другие важные вещи.
А от комсомола я взял всё, что мог. В частности, он укрепил во мне лидерские качества, научил держать удар. Очень полезная, надо сказать, в жизни вещь. Комсомол организовывал так называемые ОДИ — организационно-деятельностные игры. Суть их в том, что тебя специально провоцируют, ломают, сбивают с толку, чтобы увидеть, насколько ты внутренне силен. Тебе давали задание, ты думал о том, как его лучше выполнить, разрабатывал сценарий, но потом мне объяснили, что главное было не в том, насколько эффективный способ ты предложишь, а в том — сможешь ли ты выдержать давление и проявить свой лидерский потенциал. Вот за эти уроки я очень благодарен комсомолу.
— Как дальше складывалась твоя жизнь?
— Как бы это странно ни звучало, именно благодаря комсомолу я увлёкся эзотерикой, парапсихологией, и это определило мою дальнейшую судьбу. В политклуб, которым я руководил, входили самые разные люди, в том числе и поклонники философии Рериха. Я почитал его перефотографированные книги, проникся. Тогда в Калининграде было аж четыре кружка агни-йоги. И я присутствовал на слёте представителей всех этих кружков, который прошёл в одном из подростковых клубов Центрального района.
Мероприятие это, надо сказать, сильно разочаровало. Я думал, что мы будем обсуждать вопросы саморазвития, а там начались какие-то споры вокруг Горбачёва, всё не могли разобраться с тем, насколько велика его роль в истории. А мне это уже неинтересно совсем, я начал видеть энергетические поля у людей. Хотел, чтобы мне кто-то объяснил, что с этим делать, поделился опытом, а тут непонятно что происходит. Впрочем, нет худа без добра. Через тусовку поклонников Рериха я познакомился с одной женщиной, которая ходила на курсы популярной тогда целительницы Джуны. Я, скажем так, «прихватизировал» её тетрадь с конспектами и обучился некоторым вещам. Ну, а потом стал ездить по стране — помогать людям. Кому-то надо было боль снять, кому-то истерику остановить, в общем, всё в таком роде. Позже прошёл нормальное обучение — четыре месяца — и стал двигаться в этом направлении. С 1991 года у меня началась целительская практика.
— Почему ты переехал из Калининграда в Уфу?
— Я родился в Уфе. В Калининград меня привезли, когда мне было десять лет. Поэтому можно сказать, что я вернулся на свою малую родину. Я очень люблю Калининград, с ним связаны воспоминания детства и юности, здесь живут мои друзья. Мне нравится море, я скучаю по Балтийской косе, но жить мне здесь тяжело. Всё дело в плохой, тяжёлой энергетике, которую я, как парапсихолог, очень хорошо чувствую. Удивительное дело: в Уфе неважно с экологией, куда хуже, чем здесь, но дышится мне там намного легче.
Я не могу точно определить причину такой ситуации. Возможно, дело в том, что в Калининграде слишком много старых немецких кладбищ и город фактически стоит на костях. Как бы то ни было, я не один такой. Многие мои калининградские коллеги либо уже уехали отсюда, либо собираются это сделать. В Калининград я иногда приезжаю по делам, как сейчас, но стараюсь побыстрее с ними разделаться и уехать.
— Что думаешь про современную молодёжь? Чем она отличается от поколения, которое вступало в жизнь в конце 80-х?
— Я занимаюсь целительством. Если говорить по-народному, я — ведун. Ко мне приходят всякие люди, в том числе и молодые. Разумеется, они не такие, как мы. Они живут более серой жизнью. И они более одиноки. У них, грубо говоря, нет стаи, к которой можно пристать. Мы были разбиты на группировки: рокеров, панков, металлистов, фанатов «Депеш Мод» и так далее. Так же мы были разделены по районам: База, Камвал, Вашингтон, Каньон, Пентагон, Балтон, Треугольник… Что там ещё было? У них этого нет. Они либо в интернете сидят, либо кто-то в школе с кем-то сошелся и подтусовывает потихоньку.
Ну, или кто-то в какую-то спортивную секцию ходит и проводит время с друзьями после тренировки. А так… Скука смертная. Возможно, поэтому среди молодых, по моим наблюдениям, так много тех, кто склонен к истеричности.
И потом, мне кажется, им неинтересен мир, в котором они живут. Вот у моих знакомых — дочка 13 или 14 лет. Я с ней разговаривал, и она не может на карте Англию показать. При этом она нормальная девчонка, учится вроде неплохо. Просто неинтересно ей, где Англия… Мы, помню, с жадностью воспринимали любую информацию, записывали названия групп в тетрадки. Один мой одноклассник умудрился на моей деревянной линейке поместить названия ста групп! Прикинь! Причём, определённых направлений — хэви-метал и треш! У современной молодёжи просто нет музыкальных привязанностей…
— Наверняка есть. Просто нам эти группы в силу нашего возраста неизвестны…
— При чём здесь возраст! Раньше мы слушали нормальную музыку. А они что слушают? Рэп какой-нибудь. Это же просто бессвязные говорилки. Несерьёзно это и не способствует духовному развитию…
Лет пятнадцать назад у меня был такой случай. Одна женщина попросила меня поговорить с её сыном-подростком. Парень весь в прыщах, со сверстниками отношения не складываются. В общем, полный мрак. Мы встретились с ним, побеседовали. Вижу — чувак одет в широченные бесформенные штаны и в какой-то ужасный балахон. Спрашиваю: «Что слушаешь?» Он: «Рэп». Я: «Ну, понятно…» Короче, объяснил, какую музыку нужно слушать, и знаешь — сработало. Через год встречаю мать этого парня, и она говорит, что жизнь у её сына пошла в гору. Друзья у него появились, девушка красивая. Одеваться стал как человек.
Я всегда говорил и буду говорить: «Нас во многом формирует музыка, которую мы слушаем». Человек перешёл на более высокий уровень вибраций и сумел изменить себя.
Текст: Кирилл Синьковский, фото из архива Влада Огородова
Нашли ошибку? Cообщить об ошибке можно, выделив ее и нажав
Ctrl+Enter